Все химические элементы тяжелее железа появились в результате взрывов сверхновых и нейтронных звезд. Из «продуктов взрыва» формируется протопланетное облако, в центре которого зажигается звезда, а из остатков рождаются планеты
Ученые утверждают, что космос вовсе не безмолвный, у
любой звезды есть свой уникальный «голос», и вместе
они сливаются в огромный хор. Какое место в этом
хоре занимают самые удивительные и
загадочные космические объекты — нейтронные звезды?
Почему их называют прародительницами жизни? Об этом и
многом другом рассказывает заместитель директора
Института космических исследований РАН профессор РАН
Александр Анатольевич Лутовинов.
Александр Анатольевич, когда я поднимался к вам в
кабинет, вспомнил коротенькую сказку Джанни Родари, которую очень
любил в детстве. Про «звездный лифт», который мог поднять
человека не только на самый высокий этаж, но и в космос и даже
доставить на другую планету. Полагаю, в Институте космических
исследований такому лифту — самое место.
Конечно, в прямом смысле такого «космического подъемника» у нас
нет, хотя, как вы наверняка знаете, проекты именно космических
лифтов существуют и достаточно активно обсуждаются. Но если
говорить про лифт научный, интеллектуальный, он, безусловно,
здесь есть. Именно отсюда, из ИКИ РАН, мы имеем самую прямую
связь с космосом. Отсюда мы ведем управление научными спутниками,
отправляем команды, получаем данные.
МЫ ВЕРНУЛИСЬ!
Когда-то СССР среди космических держав был безусловным
лидером. Что-то из того задела у нас осталось?
Конечно, космическую отрасль сильно подкосила ситуация, которая
сложилась в стране в 1990-е гг. В 1980-х гг. в СССР был настоящий
бум запуска спутников и орбитальных обсерваторий, которыми
действительно можно было гордиться. В 1983 г. полетел «Астрон».
работавший в ультрафиолетовом и в рентгеновском диапазонах. Потом
был безусловный успех обсерватории «Рентген», которая стояла на
станции «Мир». 1989 г.— запуск международной обсерватории
«Гранат», где наряду с созданным в нашем институте телескопом
«АРТ-П» стояли французские, датские, болгарские инструменты.
Движение шло по нарастающей.
а рентгеновская астрономия вообще двигалась вперед семимильными
шагами. На волне таких успехов разрабатывались планы совместного
с французскими учеными запуска обсерватории «Гранат-2»,
готовилась целая серия проектов серии «Спектр»: «Спектр-РГ»,
«Спектр-Радиоастрон», «Спектр-УФ» и «Спектр-Миллиметрон», которые
должны были быть запущены в 1993—1994 гг. Но, к сожалению,
объективные обстоятельства не позволили реализовать эти
амбициозные проекты. Мало того, они реально и довольно
существенно отбросили нас назад. Мы потеряли наше отдельное
конструкторское бюро в городе Фрунзе, сейчас это столица Киргизии
Бишкек. Там было огромное производство, на котором работало 1,5
тыс. человек. Они производили космические приборы не только для
ИКИ РАН. но и для других организаций. Практически все было
утрачено, лишь некоторую часть нам удалось сохранить,
восстановить в рамках нашего специального конструкторского бюро в
Тарусе.
Но сейчас мы вроде возвращаемся в дальний
космос?
У нас были, к сожалению, две крупные неудачи— «Марс-96» и
«Фобос», которые плохо отразились на нашей программе планетных
исследований. Но в целом дела в последнее время идут неплохо. В
2016 г. успешно была запущена совместная с Европейским
космическим агентством миссия «ЭкзоМарс». Там все прошло почти
хорошо, если не считать неудачной посадки зонда «Скиапарелли».
Два прибора, созданные в ИКИ РАН, продолжают успешно
функционировать на орбитальном модуле. В июле этого года начала
работу новая версия той самой обсерватории «Спектр-РГ», которая
должна была выйти на орбиту еще в начале 1990-х гг. В октябре
исполняется 17 лет успешной работы обсерватории
INTEGRAL, которая была выведена на орбиту нашей
ракетой-носителем «Протон», за что российские ученые получили
право на четверть всех наблюдательных данных.
BepiColombo, на котором стоят наши приборы,
сейчас летит к Меркурию. Готовится к запуску экспедиция
«ЭкзоМарс-2020». Там будут уже не просто стоять наши приборы, там
будет наш посадочный модуль, который готовит НПО им. С.А.
Лавочкина. Так что мы действительно можем говорить, что Россия не
просто потихонечку возвращается, но и уже вернулась в дальний
космос.
ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ДАВИДОВ
У каждого ученого в той области, в которой он
работает, есть любимые объекты. В случае космоса кому-то больше
нравятся черные дыры, кому-то — квазары, кому-то — экзопланеты,
кому-то — кометы... А что вас больше всего привлекает в этом
черном безмолвии?
Начнем с того, что космос не совсем черный и уж точно не
безмолвный. Радиоастрономы вам легко докажут, что у любой звезды
есть свой особенный «голос», и вместе они сливаются в огромный
хор. Так что космос скорее кричит, чем молчит. Что же касается
моих любимых космических объектов, это, безусловно, нейтронные
звезды. Тоже, кстати, весьма голосистые.
Я понимаю, зачем надо исследовать околоземное
пространство, в котором летают наши космические аппараты,
близлежащие планеты, которые мы в перспективе можем
колонизировать и поставить на службу человечеству, Солнце, от
которого зависит вся наша жизнь, звезды, которые на эту жизнь
могут повлиять. Но зачем тратить немаленькие деньги на далекие
нейтронные звезды, которые никак на нас не влияют и уж точно
ничем пригодиться не могут?
Еще как могут. Начнем с того, что нейтронные звезды сами по себе
уникальны. Это одни из самых удивительных и загадочных объектов
во Вселенной.
Но ведь не более загадочные, чем, скажем, черные
дыры?
Я думаю, что более. С черными дырами на самом деле все в целом
ясно. Они привлекают людей своей гигантской гравитацией, которая
не выпускает даже свет. Но с точки зрения физики там все
достаточно хорошо описывается. А вот нейтронные звезды— гораздо
более сложные и удивительные объекты. Грубо говоря, черная дыра —
это окончательно сломанная звезда, в которой не осталось ни
одного целого компонента, это сингулярность. Нейтронная же звезда
— это звезда, сломанная не до конца. У нее поломанные детали
сложились в некую новую структуру, обладающую совершенно
уникальными свойствами. Наконец, нейтронную звезду в отличие от
черной дыры мы банально можем рассмотреть и «пощупать».
Чем вы и занимаетесь?
Да, это вполне осязаемый объект диаметром 10-20 км, массой
примерно в одну-две массы Солнца. Он быстро вращается и обладает
мощнейшим магнитным полем. В зависимости от величины этого поля
могут существенно меняться и его наблюдаемые характеристики.
Например, есть такие нейтронные звезды, на поверхность которых
падает вещество, накапливается, а после достижения определенного
критического уровня происходит мощнейший термоядерный взрыв, в
котором за секунды сгорает несколько лунных масс. И такое может
происходить каждые несколько часов.
Иными словами, нейтронная звезда рядом с черной дырой —
это как Давид рядом с Голиафом. Голиаф (черная дыра) чрезвычайно
мощный, но неповоротливый и туповатый, а Давид (нейтронная
звезда) хоть и много слабее, зато умный, юркий,
хитрый...
Одна из важнейших задач астрофизики, да и вообще фундаментальной
физики — понять, как себя ведет вещество при огромных,
сверхъядерных плотностях, а именно такие условия и реализуются
внутри нейтронных звезд, на Земле такого достигнуть невозможно.
Чтобы как-то ограничить возможные модели, необходимо более или
менее точно измерить радиус нейтронной звезды. И это одна из
задач, над которой мы также работаем. Массу определить несложно,
скажем, по эффекту Доплера. А далее оттого, будет у нее диаметр
10 или 13 км. существенным образом зависит уравнение ее
состояния.
В таких случаях принято говорить: сколько будет весить
один наперсток такого «звездного вещества»?
Тут все зависит от слоя, из которого вы этот наперсток
зачерпнете. Если из первого, из атмосферы, он будет достаточно
легким, порядка тонны. Уже во втором, во внешней коре, масса
одного кубического сантиметра вырастет примерно до полумиллиона —
нескольких миллионов тонн. А если «докопаться» до внутреннего
ядра, где плотность в несколько раз превышает ядерную, она
составит уже от нескольких миллиардов тонн до двух-трех десятков
миллиардов тонн в зависимости от уравнения состояния.
Не могу себе даже представить, с чем можно сравнить такое
число.
Я вам помогу. Учитывая, что средний тепловоз может тянуть
примерно 2 тыс. т груза, для перевозки последнего наперстка
потребуется примерно 10-15 млн тепловозов.
Думаю, на планете столько не наберется.
Тут дело даже не в том, какова плотность внутри ядра нейтронной
звезды, а в том, что мы вообще пока слабо себе представляем, как
при такой плотности может что-то существовать. Там даже нейтроны
должны быть «раздавлены». Сейчас есть множество гипотез по этому
поводу, например: кварковое ядро, в котором нейтроны
разваливаются на составляющие их кварки: гиперонное ядро из
барионов; каонное ядро из двухкварковых частиц с одним странным
кварком и т.д. Ни подтвердить, ни опровергнуть ни одну из этих
гипотез мы пока не можем. Если же удастся точно измерить радиусы
нейтронных звезд, это позволит ограничить возможные уравнения
состояния вещества и отбросить какие-то гипотезы, и это очень
сильно продвинет вперед физику.
На небе есть сотни нейтронных звезд, каждая из которых, пульсируя
с присущими только ей характеристиками, посылает в пространство
свой уникальный сигнал. Эти сигналы в будущем могут быть
использованы для решения прикладных задач автономной навигации.
В этом и состоит польза нейтронных звезд «для народного
хозяйства»?
Не только в этом, есть для них и более практические применения.
Как я уже говорил, у нейтронных звезд достаточно сильные, в
тысячи миллиардов раз мощнее земного, магнитные поля. Как и у
земного, у этих полей есть два полюса, в районе которых и
формируется излучение. Механизм этого излучения несколько
отличается для одиночных нейтронных звезд и нейтронных звезд в
двойных системах. В последнем случае перетекающее с нормальной
звезды вещество по магнитным линиям падает на поверхность
нейтронной звезды, формируя вблизи полюсов горячие пятна размером
в несколько сотен метров и температурой в десятки миллионов
градусов, вследствие чего эти пятна очень ярко светят в
рентгеновском диапазоне. Сама звезда быстро вращается, скорость
может достигать сотен оборотов в секунду. Два этих фактора,
быстрое вращение и наличие относительно компактных сверхмощных
рентгеновских источников, порождают пульсирующий сигнал.
Как береговой маяк, на вершине которого вращается мощный
прожектор?
Именно как маяк. Нейтронных звезд много, периоды вращения у всех
разные, причем для одиночных звезд стабильность периодов в
масштабе нескольких лет сравнима со стабильностью атомных часов.
К тому же сигнал у каждой нейтронной звезды уникален. Теперь
представьте: у вас на небе есть сотни объектов, каждый из которых
пульсирует столько ему присущими характеристиками. Это фактически
тоже самое, что используемые сейчас для навигации спутники GPS
или ГЛОНАСС, где вместо нескольких десятков космических аппаратов
сигналы-привязки посылают сотни нейтронных звезд.
Я слышал про такие небесные координатные сетки, но
считал, что в них роли маяков играют квазары.
Квазары действительно позволяют получить хорошую ориентацию.
Однако в отличие от них пульсирующие с известными периодами
нейтронные звезды позволяют с достаточно высокой точностью
определять не только положение аппарата, но и его вектор
скорости, давая тем самым полное навигационное решение. И здесь
не требуется вмешательство человека. В идеале, имея на борту
специальную аппаратуру и алгоритмы, аппарат может все делать
самостоятельно. В этом и состоит принцип автономной навигации
аппаратов для дальнего космоса по рентгеновским пульсарам. Это
очень перспективное, передовое направление исследований. Для
создания таких систем нужны новые детекторы, специализированные
интегральные микросхемы, которые позволяют очень быстро считывать
и обрабатывать полученный сигнал. Наш институт, наша лаборатория,
созданная в рамках мегагранта, в настоящее время занимается
разработкой и созданием таких регистрирующих систем, которые в
будущем могут быть использованы как для изучения строения
нейтронных звезд, так и для решения прикладных задач автономной
навигации.
ЖИВЕЕ ВСЕГО ЖИВОГО
Насколько я понимаю, нейтронная звезда — это одна нз
финальных стадий жизни звезды чуть большей, чем наше Солнце.
Скажем даже честнее: это один из сценариев смерти
звезды.
Действительно, нейтронная звезда — это одна из возможных конечных
стадий эволюции звезды. Многие так их и называют — «мертвые
звезды», что в моем понимании не совсем правильно, так как ничто
мертвое не может родить жизнь, а нейтронная звезда может.
Нейтронная звезда— прародительница жизни? Каким
образом?
Приведу самый простой сценарий. Представьте систему из двух
звезд, каждая из которых уже прожила свою жизнь, взорвалась и
превратилась в нейтронную звезду. Если в результате система не
развалилась, эти две нейтронные звезды будут вращаться друг
вокруг друга сотни миллионов лет. За счет этого вращения они
будут излучать гравитационные волны и потихонечку сближаться. В
какой-то момент они сойдутся до критического расстояния, после
которого произойдет слияние, сопровождающееся мощнейшим взрывом.
Именно такое событие и было зарегистрировано в августе 2017 г.
гравитационно-волновыми детекторами
LIGO/Virgo, а мы его наблюдали с
помощью обсерватории INTEGRAL. В результате
получится либо массивная нейтронная звезда, либо черная дыра. А
попутно в пространство будет выброшено неимоверное количество
новых химических элементов, которые получаются только в недрах
звезд или в результате таких взрывов. Ведь изначально во
Вселенной были только водород и немного гелия. Потом, уже в
звездах, синтезировались более сложные элементы вплоть до железа.
А все что находится в таблице Менделеева меж- | ду железом и
ураном, включая последний, появи- | лось уже в результате взрывов
сверхновых и слия- S ний нейтронных звезд. Через некоторое время
эти «продукты взрыва» соберутся, начнут гравитационно
взаимодействовать, получится протопла- нетное облако, в центре
которого зажжется новая звезда. Из остатков этого протопланетного
облака сформируются планеты, на которых, возможно. появится новая
жизнь. Так что все мы в какой- то мере — дети нейтронных звезд.
НАУКА ПО СРЕДСТВАМ
Александр Анатольевич, кроме собственно астрофизики вы
еще и председатель Координационного совета профессоров РАН.
Прошло шесть лет с того момента, как осенью 2013 г.
Государственная Дума РФ приняла Федеральный закон № 253-ФЗ «О
Российской академии наук, реорганизации государственных академий
наук и внесении изменений в отдельные законодательные акты
Российской Федерации». Что изменилось за эти годы?
Российской науке тогда, конечно, нужна была реформа. Об этом
говорил избиравшийся весной того же года на пост президента РАН
академик В.Е. Фортов. Его предвыборная программа была направлена
на реформирование науки, управление наукой, повышение ее
эффективности. Но то. что было сделано, как все уже много раз
говорили, было сделано каким-то совершенно несуразным образом.
Если хочешь добиться чего- то позитивного, необходимо задать
позитивный вектор развития, а не крушить все вокруг. Сейчас
прошел опрос среди академиков, членов-корреспондентов и
профессоров РАН о результатах реформы. Сразу оговорюсь, что
привожу данные только по профессорам РАН, к корпусу которых
отношусь сам. Там есть вопрос о том, как изменилось состояние
нашей науки за прошедшие шесть лет, и к нему пять вариантов
ответов: «существенно ухудшилось», «ухудшилось», «не изменилось»,
«улучшилось» и «существенно улучшилось». Так вот, вариант
«улучшилось» выбрала примерно пятая часть респондентов, вариант
«существенно улучшилось» пока никто не выбрал. Таким образом,
большинство профессоров достаточно критично оценивают результаты
проводимой реформы.
Но, насколько я представляю, финансироваться наука стала
лучше?
Дело не только в этом. Гигантски выросла забюрократизированность,
ученые теперь обязаны постоянно писать какие-то отчеты, отвечать
на запросы, письма, которые приходят из разных министерств,
иногда по несколько штук в день. От нас требуют отреагировать на
то, другое, пятое, десятое... Приходит огромное количество
всевозможных бумаг, с которыми иногда непонятно, что делать. За
примером далеко ходить не надо, достаточно вспомнить недавний
приказ Минобрнауки о приеме иностранных специалистов и
взаимодействии с госорганами других государств.
Позже представители министерства заявили, что документ
имеет «рекомендательный характер».
Приказ превратился в рекомендацию, когда возмущение научной
общественности дошло до Администрации Президента РФ. С другой
стороны, вы правы, денег в науку стало вкладываться больше. Но
бблыпая часть этих денег уходит на выплату зарплат, при этом на
обновление инфраструктуры до последнего времени средств
выделялось крайне мало. А сегодня именно инфраструктуре
необходимо уделять особое внимание, иначе тем людям, которым
зарплата выплачивается, просто не на чем будет работать.
Оборудование устарело?
Многое не менялось еще со времен СССР. Вот сейчас мы будем в ИКИ
РАН закупать новую аппаратуру для испытательных термовакуумных
камер, новые климатические камеры, необходимые для космических
разработок. У нас там некоторые приборы работали еще с советских
времен. Когда- то это были самые передовые аппараты, но за
прошедшие 30, а то и 40 лет они безнадежно устарели и физически,
и технологически, и морально. С таким оборудованием невозможно
удержаться на уровне ведущих мировых разработок. Надеюсь, после
обновления испытательные стенды заработают на порядок лучше.
Значит, обновление инфраструктуры хоть медленно, но
идет?
Да, деньги на развитие инфраструктуры стали выделять, и это
хорошо, хотя все признают, что запланированных средств
недостаточно для полного производственно-инфраструктурного
перевооружения.
Значит ли это, что быстрая модернизация инфраструктуры
позволит осуществить прорыв российских технологий?
К сожалению, от нас зачастую требуют немедленной материализации
вложенных денежных средств, немедленной отдачи. Но ведь в науке
так не бывает! Возможно, в каких-то видах бизнеса до сих пор
возможна ситуация, когда вкладываешь 100 рублей и уже завтра
что-то получаешь, а тут разве что мушки-дрозофилы быстро растут.
И то эксперименты с ними затягиваются порой на годы. Что уж
говорить про космические исследования, где счет идет на
десятилетия. Те технологии, которых у России нет или в которых мы
отстали, не делаются на два счета: сегодня дали миллиард— и
завтра на эти деньги послали экспедицию на Луну. Тут хоть десять
миллиардов дай, сто, триллион — не получится сразу все сделать,
все равно потребуются годы.
Можно и быстро, если, скажем, просто купить уже готовую
технологию.
Но это совсем не то, мы же не об этом говорим. Науку в отличие от
технологий невозможно купить, ее надо развивать. Причем здесь и
сейчас, планомерно вкладывая в нее необходимые средства. Развитие
— процесс длительный, но в существующей системе управления наукой
зачастую складывается такая ситуация, когда требуется чуть ли не
немедленно предъявить результат, отчитаться.
Но чиновников тоже сложно винить, они должны понимать, на
что пошли деньги.
Конечно, у них позиция довольно понятная: я тебе дал 100 млн
рублей— получил, условно говоря, 100 млн кирпичей. Завтра дам 120
млн—значит, должен получить 120 млн кирпичей. Им нужен простой
критерий, то, что можно посчитать. Для этой цели они выбрали
публикации.
Правильно, публикации в открытой научной прессе —
основной продукт ученого, занимающегося фундаментальными
исследованиями.
Конечно, но публикация не может быть самоцелью. Она должна быть
результатом серьезной работы, ее итогом. То есть она должна
появляться естественным образом. А у нас получается, что ученый
понимает, что ему надо что-то написать и опубликовать, — и он
вынужден писать и публиковать.
Неважно что, но чтобы было?
Да. Хочешь не хочешь, а давай публикации. В указе президента
поставлена цель: к 2024 г. Россия должна «войти в пятерку ведущих
стран мира, осуществляющих научные исследования и разработки в
областях, определяемых приоритетами научно-технологического
развития». А как определить эту пятерку? По каким критериям? Если
следовать нынешней логике чиновников, она определяется
публикациями. Справедливости ради необходимо отметить, что в
нацпроекте «Наука» есть и другие критерии успешности выполнения
указа, но публикации — основной. Чем больше ты написал, тем ты
более успешный ученый, тем выше в рейтинге поднимется твоя
организация.
А что показывает мировой опыт?
Есть фонды, которые выдают деньги под определенные проекты:
поисковые исследования, теоретические. фундаментальные,
ориентированные... Результатом могут быть как статьи, написанные
по итогам работы, так и конкретные действующие технологии или
модели.
Выполнил ученый этот грант— получил продолжение?
Да, механизмы известны. Надо просто внимательно посмотреть, как
это устроено в странах с высоким уровнем развития науки, и
аккуратно, без фанатизма перенести на наши реалии и современное
состояние дел. Хотя надо признать, что и в других странах уровень
бюрократии в науке отнюдь не мал и проблема использования
«наукометрии» стоит в полный рост. В частности, мы недавно
принимали участие в рабочей встрече представителей Российской
академии наук и Академии наук Франции. Отдельно обсуждался вопрос
о «наукометрии». которая в современном виде практически перестала
выполнять свою основную функцию. Так вот. по оценкам наших
французских коллег, более 40% всех публикаций в мире — это
разнообразный «мусор», содержащий невоспроизводимые данные,
откровенный плагиат и т.п. Издательская деятельность превратилась
в глобальный бизнес и множество мелких локальных бизнесов, что
способствует лавинообразному размножению так называемых
garbage papers. Старые подходы
(импакт-факторы, индекс Хирша, цитирование) к оценке деятельности
отдельных ученых и целых организаций перестают работать в
современном мире. Эта проблема во Франции, например, стоит очень
остро, и нам надо постараться не наступить на те же грабли.
Фундаментальная наука— большое поле, которое нужно умело
возделывать. Может, не на каждом его участке вырастет прекрасное
дерево, но если не будешь его засевать, поливать, пропалывать.
вообще ничего не получишь.
Тогда чиновнику важно понять, какие именно места наиболее
интенсивно поливать, чтобы получить максимальный урожай.
Тут бывает непросто угадать. Сейчас какое-то направление в
тренде, так давайте его развивать, а вот на этом,
неперспективном, пока отдохнем. А через какое-то время
оказывается, что это «неперспективное» направление важнее, чем
первое, а мы его забросили. В науке такое часто бывает.
Для решения этой задачи и существуют различные научные фонды:
государственные, частные, благотворительные, специализированные.
Частные и благотворительные вряд ли будут поддерживать
фундаментальную науку, от которой бизнесу никакой тактической
пользы, одни расходы.
Правильно, поэтому здесь поддержку должно оказать государство, у
которого на первом месте должна быть не тактика, а стратегия.
Государство должно поддержать те маленькие ростки, которые со
временем могут превратиться в могучие деревья.
Лауреат Нобелевской премии Ж.И. Алферов как-то сказал,
что всякая наука — прикладная, разница только во
времени.
Совершенно верно. Еще рассказывают, что когда канцлер
казначейства Великобритании Уильям Гладстон спросил у Майкла
Фарадея, какая польза от его электричества, ученый ответил: «Пока
не знаю, но через некоторое время вы его обложите налогами».
Поэтому нам надо уходить от сиюминутности, желания немедленного
эффекта, чтобы ученый обязательно в течение трех лет что-то
сделал. Если говорить про близкую мне космическую тему, там
проекты необходимо финансировать даже не на годы, а на
десятилетия вперед. Для того чтобы лет через 20 в космос полетела
уникальная обсерватория, вкладываться в нее надо было еще вчера.
У государственных людей должна работать глобальная перспектива.
Мы можем спорить про Советский Союз, про то, какая там была
плановая экономика, как жили люди и т.д., но надо признать, что у
руля науки стояли люди, которые мыслили именно глобально, наукой
управляли. Это были, можно сказать, визионеры, видевшие
перспективу на несколько десятилетий вперед. Тогда строились
уникальные мегаустановки. Ускорители в Дубне долгое время были
самыми мощными в мире. Мы первыми достигли Луны, Марса, Венеры.
Построили на Кавказе крупнейший шестиметровый телескоп БТА
(Большой телескоп азимутальный) по совершенно уникальной сложной
схеме. Именно эта схема потом стала использоваться на всех
крупных телескопах во всем мире.
Говорят, стоимость его была так велика, что на открытии
президент АН СССР М.В. Келдыш произнес слова «Дорогие вы, мои
астрономы» именно так, с запятой после «Дорогие вы». Значит, в
самом прямом смысле.
Недавно в Чили Европейская южная обсерватория начала строить
Европейский сверхкрупный телескоп с диаметром зеркала 39 м.
Открытие запланировано на 2025 г., стоимость проекта приближается
к 2 млрд евро, но, скорее всего, за время строительства вырастет
до больших цифр. Наивно полагать, что он может материально
окупиться. Но люди, которые его задумали, строят, дают на него
финансы, понимают, что когда он войдет в строй, это повлечет
глобальный гигантский научный прорыв. Они понимают, что в науку
надо вкладываться, что это не только новые знания, но и новые
возможности. Ведь при строительстве такого огромного и сложного
аппарата неизбежно будут решаться многочисленные вопросы,
создаваться технологии, которые потом будут востребованы в нашей
обычной жизни.
Кстати, России несколько раз предлагали войти в этот консорциум.
Европейскую южную обсерваторию, не только принять участие в
научных и технологических аспектах этого уникального телескопа,
но и получить доступ к уже работающим установкам, которые сами по
себе представляют вершину технической и научной мысли. Это дало
бы колоссальный толчок развитию космических, астрономических
исследований в нашей стране. Но, как говорится, воз и ныне там. А
скоро нас могут вообще перестать ждать в таких глобальных,
общемировых научных проектах.
Означает ли это, что мы потеряли
руководителей-визионеров?
Нельзя сказать, что чиновники не понимают задач, стоящих перед
российской наукой, многие искренне пытаются помочь. Но, к
сожалению, не всегда эти люди облечены властью принимать решения.
Кроме того, как уже говорилось выше, не всегда находятся
соответствующие критерии как для выделения средств, так и для
оценки результатов научной деятельности, проведенной на эти
средства. Академия наук готова помочь нашим коллегам в поиске
этих критериев, в том числе и взяв на себя достаточно сложную
функцию — экспертизу всей научной деятельности в стране и
прогнозирование перспективных направлений исследований. Хочется
верить, что после всех этих передряг, реформ и т.д. в
правительстве услышат ученых и пересмотрят свое отношение к науке
и ее ценностям. А для этого должен поменяться сам статус академии
наук. Сегодняшний статус не соответствует тем задачам, которые
стоят перед нашей наукой. Например, в функциях академии
отсутствует научная деятельность, что само по себе нонсенс!
Кстати, по мнению профессоров РАН (по результатам опроса),
изменение статуса академии наук — один из ключевых факторов
повышения эффективности науки в России.
И напоследок как положительный момент отмечу результаты ответа
еще на один вопрос: «Если бы вы сегодня начинали карьеру, выбрали
бы вы профессию ученого?» Так вот, несмотря на непростое
положение и сложности, о которых мы говорили, меньше 15% наших
коллег ответили отрицательно. Значит, у нас все получится,
российская наука вернет свою мощь.
■
Беседовал Валерий Чумаков
Название видео
